была, к счастью, незаперта — я не смог бы вставить ключ в замок. Наконец я перешагнул через порог и включил весь свет, отрекаясь от двух звездных костров, пылающих в небе.

Уролог оказался суровым человеком по имени Шарп, встретившим меня, как встречал, я подозреваю, всякий научный образчик, появляющийся в его лаборатории. Он читал некоторые мои книги, и я по достоинству оценил его полное отсутствие уважения к старшим или знаменитостям.

— Вы не будете темнить? — спросил я.

— Можете на это рассчитывать.

И тут не обошлось без проклятой урологической процедуры с пальцем. Когда я наконец оказался в состоянии взглянуть на врача вопросительно, он медленно кивнул и произнес:

— Есть узелок.

Затем последовала серия анализов крови на содержание какого-то энзима под названием «фосфотаза».

— Повышенное, — сказал Шарп.

В заключение мне предстояло принять цитоскоп; сияющую металлическую трубку введут в мочеиспускательный канал и возьмут пробу хирургическими щипцами.

— Если биопсия покажет злокачественную опухоль…

— Я не могу отвечать на молчание.

— Перестаньте, — сказал я. — До сих пор вы говорили прямо. Какова вероятность излечения злокачественной опухоли?

Вид у Шарпа был несчастный с момента моего прихода. Сейчас он выглядел еще более несчастным.

— Не моя специальность, — отрезал он. — Зависит от многих факторов.

— И все-таки?

— Тридцать процентов. И вовсе никаких шансов, если есть метастазы.

При этих словах его глаза встретились с моими; потом он занялся микроскопом. Несмотря на анестезию, мой член горел словно в адском огне.

Наконец, в ночь второй сверхновой, я дозвонился Джеки Дентон.

— Я думала, что вчера у нас был сумасшедший дом… Посмотрел бы ты сейчас. У меня одна минута.

— Я лишь хотел удостоверить. Я видел, как она взорвалась.

— Тебе повезло. Все в обсерватории наблюдали за Ригелем… — В наш разговор ворвались гудки. — Ник, ты слушаешь?

— Кому-то нужна линия. Скажи мне только: это самая настоящая сверхновая?

— Самая настоящая. И всего в девяти световых годах. Сириус А.

— Восемь и семь десятых, — машинально поправил я. — И что это повлечет?

— Каковы следствия? Не знаю. Пока думаем. — У меня сложилось впечатление, что она прикрыла трубку рукой; потом снова раздался ее голос: — Послушай, мне надо идти. Крис рвет и мечет. Позже поговорим.

— Ладно. — Мертвая линия донесла до меня шипение всего водорода вселенной на волне 21 сантиметр. Затем раздались гудки, и я положил трубку.

Аманда казалась расстроенной. Она дважды пролистала какие-то бумажки — очевидно, результаты моих анализов.

— Ну, — сказал я с противоположной стороны стола, с места пациента. — Выкладывай.

— Мистер Ричмонд? Николас Ричмонд?

— Слушаю.

— Говорит миссис Кюрник, авиакомпания «Транс-запад». Я звоню из Денвера.

— Да?

— Ваш номер мы узнали из квитанции за телефонный разговор, оплаченный Лизой Ричмонд…

— Это моя жена. Я ожидаю на днях ее приезда. Она попросила вас известить меня?

— Мистер Ричмонд, ваша жена находилась на борту рейса № 903, Денвер — Портленд.

— Ну? Что случилось? Она больна?

— Произошел несчастный случай.

Наступившее молчание сдавило мое горло.

— Тяжелый?

— Самолет разбился в десяти милях от Гленвуд-Спрингс, штат Колорадо. Прибывшие спасательные партии сообщили, что живых нет. Примите наши соболезнования, мистер Ричмонд.

— Живых нет? — пробормотал я. — То есть…

— Поверьте, мы сделали все, что могли. Если ситуация как-то изменится, мы немедленно сообщим.

— Благодарю, — машинально выдавил я.

Мне показалось, что миссис Кюрник хотела что-то добавить, но после короткой паузы она сказала лишь:

— Спокойной ночи.

Смерть моя наступила в снежных горах Колорадо.

— Биопсия показала злокачественную опухоль, — произнесла Аманда.

— Что ж, — промолвил я. — Плохо. — Она кивнула. — Каковы мои перспективы?

Искореженные куски металла словно клыки вонзились в заснеженный склон горы.

Мой случай необычен лишь относительно. По словам Аманды, рак простаты — наказание мужчинам за хорошее во всех прочих отношениях здоровье. Избегнув других опасностей, мужчина двадцатого века расплачивается простатой. В моем случае расплата наступила на двадцать лет раньше срока; просто не повезло.

При условии, что рак еще не дал метастазы, существовало несколько возможностей. Но Аманда не надеялась на химиотерапию или радиологию. Она предложила радикальную простатоктомию.

Остывающий металл трещал и шипел в снегу; потом все стихло.

— Я бы не предлагала, если бы у тебя не было впереди много ценных лет. Пациентам пожилого возраста это обычно не рекомендуется. Но общее состояние у тебя хорошее; ты выдержишь.

— И? — подсказал я.

— Ты отлично понимаешь.

Я не возражал против отключения семенных канатиков — мне давно следовало это сделать. В пятьдесят один можно хладнокровно принять стерильность. Но…

— Половые дисфункции? Импотенция? — вымолвил я, и мой голос задрожал. — Я не могу пойти на это.

— Уж будь уверен, сможешь, — твердо заявила Аманда. — Сколько я тебя знаю? — И сама ответила на свой вопрос: — Долго. Достаточно, чтобы понять, что для тебя главное.

Я молча покачал головой.

— Послушай, черт побери, смерть от рака хуже!

— Нет, — упрямо произнес я. — Может быть. Это все?

Это было не все. Я должен был лишиться мочевого пузыря.

— Из меня будут торчать трубки? Если я выживу, то остаток жизни мне предстоит таскать пластиковый мешок для стока мочи?

— Ты представляешь все чересчур мелодраматично, — тихо сказала Аманда.

— Но я прав?

После паузы:

— По существу, да.

На меня обрушилась вся эта ужасная отвратительная несправедливость.

— Нет. Нет, черт побери. Выбор принадлежит мне. Так я жить не стану. Когда я умру, мои страдания кончатся.

— Николас! Перестань себя жалеть.

— Думаешь, у меня нет на это права?

— Будь же благоразумен.

— Ты должна утешать меня, — заметил я. — А не спорить. Тебя учили, как успокаивать обреченных. Ты будь благоразумна.

Мышцы вокруг ее рта напряглись.

— Я предлагаю тебе выбор, — процедила Аманда. — А ты можешь поступать как хочешь.

Много лет я не видел ее такой сердитой. Мы свирепо смотрели друг на друга, наверное, не меньше минуты.

— Ладно, — произнес я. — Прости.

Она не смягчилась.

— Уж лучше бесись, ной, рви и мечи. Последние одиннадцать лет ты жил словно в спячке.

Я внутренне отшатнулся.

— Я выжил. Этого довольно.

— Ты очнулся — и уже готов поднять лапки? Лиза была бы разочарована.

— Оставь ее в покое, — раздраженно попросил я.

— Не могу. Именно благодаря ей ты мне еще ближе. Не забывай, она была моей лучшей подругой.

«Ты ее слушай, — однажды сказала мне Лиза. — Она гораздо умнее всех нас». Лиза знала о наших отношениях; в конце концов, именно Аманда нас и познакомила.

— Помню. — Я почувствовал растерянность, отрешенность, обиду, оцепенение — все череду эмоций, ведущую к последнему шагу.

— Ник, у тебя впереди еще не один год жизни. Я хочу, чтобы ты ими воспользовался. И если для этого понадобится